Пятница. Короткий день, для большинства не рабочий. Час дня. За окном машины тридцать шесть градусов. Внутри приятней, кондиционер выполняет свою работу. В голове бормочет не полностью выветрившееся вчерашнее пиво (четверг, конец рабочей недели, грех не отметить). Друзья устроили банкет по поводу рождения дочки. Именно на него я и направляюсь.
   По дороге размышляю – а зачем это вообще нужно? Такое празднество? Не проще ли было придти к ним домой, подарить подарок, улыбнуться новорожденной, пожать руку папе, попить чаю и свалить? Если бы родился мальчик, я бы еще понял. Нужно праздновать. Я ни в коем случае не шовинист, но все-таки мальчики, в отличие от девочек, на восьмой день жизни проходят некий обряд приближения к высшим материям и в будущем к писсуарам. А девочки? Что им так пышно празднуют? Если бы мы жили на северо-востоке Африки, я бы еще согласился, но мы же ведь в центре цивилизации? Или нет? Я забыл...
   Перед входом в банкетный зал свободной парковки, разумеется, нет. Нужно топать по жаре. Тяжко. Очень тяжко покинуть кондиционер. Вхожу. Конверт с подарком уже в руке. Родители встречают на входе. Поздравления. Поцелуи. Виновница торжества спит в коляске. Хорошо ей. Нужно было и о гостях позаботиться.
  – Какая сладкая, – делаю я стандартный и всеми выученный комплемент. Быть оригинальным не хватает энергии.
  – Да, и спокойная.
  Мой взгляд гуляет по маме, папе, девочке. Единственная мысль в голове – кому подхалимничать. Выбор падает на маму, она немного нервничает.
  – Копия мама, – утверждаю я, хотя судя по яйцеобразной форме головы девочка – копия проходящего мимо нервного официанта. У девочки это еще изменится. А официанту не повезло.
  Широкая улыбка в ответ.
  – Проходи, садись, располагайся.
  Прохожу. Сажусь. Располагаюсь. Яйцеголовый официант обслуживает мой столик, заражая нервозностью. Играет навязчивая и неподходящая музыка. Слишком громко. Вокруг масса детей. Праздник-то вроде детский, но кто из них это понимает? Видимо днем их не с кем оставить. Все бегают и визжат. Двое сидят со мной за одним столом. Вернее не сидят. Они гоняются друг за другом вокруг стола. Хочется ненароком выставить ногу и остановить этот вихрь. Совесть не позволяет. Хорошо хоть бегают в направлении противоположном движению пива у меня в голове. Ощущение такое, что никто из присутствующих не хочет здесь находиться. Молодые родители с удовольствием бы отдыхали дома. Гости могли бы сделать все накопившиеся за неделю дела или просто уделить время себе. Официанты-подростки предпочли бы выходной день провести на море или в кондиционированной комнате под пуховым одеялом.
   Делаю над собой усилие, поднимаюсь со стула и иду в сторону шведского стола. Ни одному нормальному хозяину банкетного зала не придет в голову готовить в пятницу утром свежие блюда, поэтому весь выбор яств в лучшем случае вчерашний. Выбираю наименее подсохшие и пережаренные. Бар. Пиво. Наконец-то. Легче...
   Крики, визг, писк – все сливается в единый шум. Хочется отключить слуховые нервы. А еще лучше весь расплавленный мозг. Все равно он в данный момент не функционирует. Где-то я слышал, что дети – это цветы жизни. "Где газонокосилка?" вопрошает пиво. "А по ушам секатором?" заступается за подрастающее поколение совесть. "Макаренко бы сюда на пять минут" ставит точку разум.
   Мамы хвастаются своими детьми. Папы хвастаются мамами. Дети еще не знают чем хвастаться, поэтому инстинктивно лупят друг друга. Потом будут хвастаться синяками. Некоторые родители пытаются усмирить своих чад.
  – Доченька, перестань тянуть мальчика за волосы, – пытаются угомонить девочку за моим столом.
  – Да пусть тянет, – мысленно отвечаю я, – глядя на его папу, он все равно скоро их лишится.
  – Идем лучше за стол, смотри какое вкусное мясо, – предлагает альтернативу папа девочки.
  Девочка водружена на его колени. После двух-трех неуспешных выпадов вилкой, мясо бросается на пол. Отточенность движений броска указывает на отработанную технику. Наверное, у них дома есть собака. Яйцеголовый официант с волчьим оскалом на пол-лица убирает все с пола. Папа злится.
  – Нельзя бросаться едой. Еду нужно кушать, – и накладывает девочке салат.
  Вслед за мясом на пол отправляется вилка. Девочка начинает хныкать. Тот же официант с волчьим оскалом теперь уже на все лицо пробегает мимо, игнорируя вилку.
  – Не капризничай! Смотри, какой большой дядя, – и указывает пальцем на меня.
  Ну вот, и меня привлекли.
  – И это он еще сидит, а знаешь, какой он большой, если встанет? – и кидает на меня многозначительный взгляд.
  Нет!! Не встану!! Даже не проси!! Я и в детстве отказывался по заказу лезть на табуретку, чтобы прочитать стишок, тем более сейчас. "Сидеть" шепчет мне пиво. "Это же ребенок" напоминает мне совесть. "Воды" молча шепчу я...
  – А знаешь, почему он такой большой? – не унимается папа, – Это потому, что он в детстве хорошо кушал. Не бросал еду на пол. И вилками тоже не бросался.
  Разве можно так лгать ребенку? А если она поверит? А если ее потом не остановить? Нужно срочно вмешаться в ошибочный воспитательный процесс. Я спасу мир от еще одного случая ожирительной статистики! "Молчать" шепчет мне совесть. "Справедливости!" требует пиво. "Тишины" немо кричу я.
  – На самом деле я вырос такой большой не потому, что хорошо кушал. Я просто распух от голода, – объясняю я с грустной улыбкой, пытаясь втереться девочке в доверие. – У меня было трудное детство, семья голодала. Деревянные игрушки, прикованные к бетонному полу, и те погрызенные от голода.
  У девочки широко открываются рот и глаза.
  – Кушали не каждый день, – продолжаю я, – Как придется. А вилками я и вправду не бросался. Их не было. Приходилось кушать руками. До сих пор по привычке так ем. – И в доказательство хватаю пальцами соленый огурец и отправляю его вдогонку за глотком пива.
  Рот девочки закрывается. Папин открывается.
  – У меня еще были братики и сестрички, – не унимаюсь я, – но однажды наступили очень тяжелые времена и их съели. Я в ту пору болел, и меня нельзя было есть, мной можно было отравиться. Поэтому, чтобы дезинфицировать, меня постирали в стиральной машине на высокой температуре, и я сел в ширине и вытянулся в длину.
  Широко открытые глаза девочки наполняются слезами. Папины злостью. "Переборщил" думаю я. "Болван" наконец-то соглашаются совесть и пиво. Девочка поворачивается к папе, нежно на него смотрит, молча берет его вилку (ее все еще отдыхает под столом) и начинает аппетитно уплетать салат. Обошлось...
   Неожиданно делают громче музыку. Стараются заглушить визг детей. Дети принимают вызов и моментально делают ответный ход. От этого распри страдает моя ни в чем не повинная голова. Хочется поговорить с кем-то за столом, но невозможно перекричать шум. Хочется выйти на улицу, там тише, но тридцатишестиградусная жара удерживает меня. Молчу. Думаю. Намечаю себе не забыть на следующей неделе заскочить в банк и вложить свой капитал в контрацептивную промышленность.
   В какой-то момент весь детский гам концентрируется в одном месте. Открыли сладкий стол. Нельзя было с этого начать? Беру себе крепкий кофе. Стараясь никого не раздавить, медленно продвигаюсь к шоколадному торту. Где-то я слышал, что глюкоза нейтрализует похмелье. Скорее всего, это вранье. Оправдание, придуманное сладкоежками для алкоголиков. А шоколадный торт все равно хочется. Поддавшись соблазну, отхватываю себе большой кусок и возвращаюсь на свое место.
   Постепенно становится тише. Громкость музыки понижается. Большинство нарезвившихся детей либо сидят в полусонном состоянии, либо уже спят на плечах своих родителей. Шоколадный торт или кофе подействовали. Наконец-то можно с кем-то поговорить. Но гости начинают вставать и собираться. Люди мигрируют по залу в целях прощания со знакомыми. Я в том числе. Пора домой. Вышеупомянутый папа дружелюбно со мной прощается за руку, второй рукой держа полуспящую на его плече милую сытую белокурую и курносую девочку в симпатичном розовом платьице.
  – Слушайся папу, – напутствую ее на прощанье и глажу по головке.
  Девочка бросает взгляд на папу, улыбается мне своей очаровательной беззубой улыбкой, разжимает кулачок и протягивает мне конфету.
  – Вот, возьми.
  Я переглянулся с ее папой. Ни слова не говоря, мы друг друга поняли.
  – Нет, – отвечаю я, – у меня теперь много конфет дома. Я их не ем, а вот тебе они могут достаться, если придешь с папой ко мне в гости.
   Пригласившая семья благодарит меня за посещение их торжества. Их действительно сладкая дочка действительно спокойно лежит в своей коляске, с любопытством стараясь выглянуть за пределы ее бортов и понять, что это за суета вокруг. И ее еще еле заметная улыбка не имеет ничего общего с волчьим оскалом пробегающего мимо официанта. Все это время она спала, так же мирно, как и в начале, когда я пришел, ни на что не обращая внимания. Мне бы так...
   Я надвигаю на глаза солнечные очки (без них я днем не могу существовать), смело распахиваю дверь и окунаю свое тело во все еще тридцатишестиградусную жару. И по дороге к машине стараюсь не забыть на следующей неделе заскочить в банк и вложить свой капитал в замечательную пивоварню Weihenstephan...